© Copyright  Москва 2004 |  Черноперов Василий All rights reserved | E-mail: vlchernoperov@rambler.ru

Идея "мировой революции" и советско-германские отношения 1917-1919 годов

опубликовано в: Толерантность и агрессивность в истории и современности:

Материалы круглого стола, Иваново. 25 июня 2002 г. Иваново, 2002. С. 55–67

История становления внешней политики советского государства – традиционная тема отечественной и зарубежной историографии. Вместе с тем, многие ее сюжеты требуют дальнейшего исследования. Например, вопрос о влиянии идеологических штампов на большевистскую политику в отношении Германии в 1917-1919 гг. Частично восполнить обозначившийся пробел, призвано предлагаемое сообщение. Оно основано на публикациях дипломатических документов, выступлениях видных деятелей большевистской партии, материалах архивов, прессе, мемуарах.  

После захвата власти большевики провозгласили Декрет о мире. Его призыв к прекращению войны без аннексий и контрибуций был идеологическим маневром, рассчитанным на солдат воюющих стран. Реалисты понимали, что ни Антанта, ни Четверной союз на соглашение не пойдут. Однако, декрет отрыл дорогу для сепаратных переговоров. На него откликнулись Германия и ее союзники. Было достигнуто соглашение о прекращении боевых действий[i]. После этого между Советской Россией и странами Четверного союза в Брест-Литовске начались переговоры о мирном договоре.

Причину, почему немцы откликнулись на советские предложения, руководитель делегации РСФСР нарком иностранных дел Л. Д. Троцкий 15 ноября 1917 г. в приветственном слове на объединенном заседании ЦИК, Всероссийского крестьянского съезда и Петроградского Совета объяснял так: «… кровавый кайзер и его генералы… не из чувства глубокой симпатии вступили в переговоры с тов. Крыленко. Если бы только их представить их собственной воле, то Германия еще неоднократно пыталась бы схватить за горло революционную Россию… Кайзер с нами заговорил как равный, ибо знает, что … восстание германских солдат и крестьян ответит взрывом негодования…, если он даст иной ответ»[2].

Убежденность, что «все правительства находятся под давлением народов, и наша политика является силой, которая увеличивает это давление»[3], определила тактику большевиков на переговорах в Брест-Литовске. С одной стороны, всячески их затягивать, а с другой – «всеми доступными средствами» помогать «рабочему классу всех стран низвергнуть господство капитала и овладеть государственной властью»[4]. Как признавал участник переговоров А. А. Иоффе, большевики успешное завершение встреч в Брест-Литовске с самого начала связывали лишь с победой мировой революции[5].

В. И. Ленин полностью поддерживал этот курс. Еще накануне захвата власти и в октябрьские дни 1917 г. он высказывал убеждение, что Европа находится в преддверии мировой пролетарской революции[6]. Его взгляды изменились после сообщений Л. Д. Троцкого с фронта. Нарком иностранных дел писал о том, что русские окопы пусты и немцам практически никто не противостоит. В сложившейся ситуации председатель Совета народных комиссаров стал настаивать на подписании «грабительского мира»[7]. Правда, его позиция не оставалась неизменной. Получив в конце января 1918 г. известия о массовых антивоенных выступлений в Берлине и Вене, Ленин в «Тезисах по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира» пришел к выводу, «что революция в Германии уже началась» и, исходя из этого, предлагал в течение «известного периода оттягивать и даже затягивать мирные переговоры»[8], а в разговоре с К. Б. Радеком высказался более бескомпромиссно: «Рвать»[9].

События в Берлине и Вене, вызвали прилив революционного энтузиазма также у Троцкого[10]. И если Ленин вскоре пришел к неутешительному выводу, что надежды на помощь западноевропейского пролетариата преувеличены, что Германия «только еще беременна революцией»[11], то руководитель НКИД сохранял прежние оценки. В заключительном слове на Ш съезде Советов он говорил: «И если германский империализм попытается распять нас на колесе своей военной машины, то мы … обратимся к нашим старшим братьям на Западе с призывом: „Слышишь?“ И международный пролетариат ответит – мы твердо верим в это:  - „Слышу“»[12]. Троцкий, оставаясь пленником теории «перманентной революции» и продолжал верить, что кайзеровские генералы не решаться на боевые действия против большевиков, ибо такой шаг вызовет взрыв возмущения немецкого пролетариата. Именно поэтому «пустой угрозой» назвал он слова руководителя кайзеровской делегации графа фон Кюльмана, когда тот, в ответ на заявление делегации РСФСР «мира не подписываем, войну прекращаем, а армию демобилизуем», сказал, что Германия возобновит войну[13].

Мифотворчество дорого стоило молодой Советской республике. Воспользовавшись ситуацией, немцы 18 февраля 1918 г. начали наступление от Рижского залива до Дуная. Их быстрое продвижение вглубь страны и отсутствие массовых выступлений протеста германских рабочих «остудили» многие горячие головы. Но понадобились еще известные своим драматизмом заседания ЦК РКП(б), на которых лишь с пятой попытки Ленин получил желаемый результат: 7 - за подписание мира, 5 - против и 1 - воздержался. Договор с Германией был подписан 3 марта 1918 г. Отношение к нему значительной части советского общества предельно ясно выражены в следующей записке из архива НКВТ: «Очумели, … без угля, без хлеба»[14]. После жарких дискуссий соглашение поддержали VII Экстренный съезд РКП(б) (6-8 марта 1918 г.) и IV Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов (14-16 марта 1918 г.).

Приведенные выше факты опровергают легенду советской историографии о «предательстве» Троцкого и неизменности позиции Ленина по вопросу о мире с Германией, которая берет начало в пресловутом «Кратком курсе» истории ВКП(б)[15]. Однако, отказ от старых мифов не должен порождать новых. В этом отношении мы разделяем мнение воронежского историка В. А. Артемова о малоубедительности утверждений ряда современных российских исследователей, что руководитель НКИД, прерывая переговоры, действовал не произвольно, а на основе решений ЦК РКП(б)[16]. Тактика Ленина, а значит и большинства руководства партии, ясно изложена в известной фразе: «Было обусловлено, что мы держимся до ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем»[17]. Представляется также спорным мнение Ю. Г. Фельштинского, что большевики с весны 1918 г. отказались от ставки на мировую революцию и революционную войну[18]. Изменилась лишь тактика. Теперь упор делался на революционизирование европейского пролетариата. Ленин в заключительном слове на VII партийном съезде, уверенно предрекал, что «революционная война придет» и призвал готовиться к ней «не хорохорясь, а стиснув зубы»[19]. Большинство же депутатов в резолюции съезда солидаризировались с тезисом, что действительно демократический мир может дать только европейское коммунистическое восстание[20].

Заключение Брест-Литовского договора вело к установлению советско-германских дипломатических отношений в полном объеме[21]. В Берлин в апреле 1918 г. выехало представительство во главе с известным революционером А. А. Иоффе[22], а в Петроград под руководством графа В. фон Мирбаха-Харфа прибыла германская дипломатическая миссия. Немцы, получив, кроме мира, огромные территории с богатыми сырьевыми запасами и развитой промышленностью, контрибуцию, не удовлетворились этим  и начали диктовать условия и виды советских поставок в Германию[23]. При этом реакционные немецкие круги искали промахи РСФСР для начала новой агрессии[24]. За проводимую политику новый руководитель НКИД  Г. В. Чичерин поместил кайзеровское руководство в последний круг дантова ада, который предназначен для тиранов, жаждавших золота и права[25]. В 1918 г. для РСФСР, пожалуй, единственным положительным результатом  от экономического сотрудничества с Берлином стала поставка морем  угля для Петрограда[26], которую Л. Б. Красин позже называл «чудом»[27].

Работа советского полпредства в Берлине проходила в крайне тяжелых условиях. Они резко ухудшились после убийства левыми эсерами 6 июля 1918 г. кайзеровского посла графа В. фон Мирбаха-Харфа[28]. В адрес А. А. Иоффе раздавались открытые угрозы: «Вы убили нашего, так мы убьем вашего»[29]. Война, казалось, неизбежна, и большевики начали к ней готовиться. В частности, подбирали кадры для подпольной работы на оккупированных территориях[30]. Однако, мир был сохранен. Уже на закрытии V Всероссийского съезда Советов 10 июля 1918 г. Я. М. Свердлов заявил: «…есть много шансов, что обойдется без войны»[31]. В следующем месяце после переговоров в Берлине[32] эти настроения окрепли.

К осени 1918 г. положение немецких войск на Западном фронте резко ухудшилось, а в тылу нарастали пессимистические и протестные настроения[33]. Схожая ситуация складывалась и на Восточном фронте. Как вспоминал видный советский военачальник С. И. Аралов: «В конце сентября 1918 года дошло до того, что полки оккупантов стали самовольно оставлять свои позиции и даже … продавать нам оружие»[34]. Анализ складывающейся ситуации позволил наркому по военным и морским делам Троцкому придти к выводу, что «Германия в качестве опасной для нас силы…на ближайший период сходит со сцены»[35]. Одновременно, правда, по мнению лидеров большевиков возрастала угроза объединения против РСФСР вчерашних врагов – империалистов Германии и Антанты[36].

Оптимистические настроения окрепли после сообщений о новых выступлениях протеста в тылу и на фронтах воюющих стран, формировании в Германии коалиционного правительства во главе с принцем М. фон Баденским. Ленин с больничной койки, на которой он находился после покушения, 1 октября 1918 г. писал Троцкому и Свердлову: «Международная революция приблизилась з а  н е д е л ю на такое расстояние, что с ней надо считаться как с событиями дней ближайших»[37]. Лидер большевиков призвал готовиться к оказанию немецким трудящимся всесторонней, в том числе, военной помощи[38]. По его требованию состоялось VI Экстренное заседание ВЦИК совместно с Моссоветом, представителями фабзавкомов и профсоюзов. Выступавший здесь Свердлов также призывал рабочих к оказанию революционной Германии военной и продовольственной помощи[39], а Троцкий потребовал ускоренными темпами формировать 2 млн. армию[40]. В эти же дни К. Б. Радек пред многочисленной аудиторией говорил о германском большевизме, который работает «с нами рука об руку» и «с математической точностью» предрекал, что немецкий пролетариат «будет принужден восстать», причем за лидером левых немецких социал-демократов (союза «Спартак») К. Либкнехтом пойдут десятки миллионов[41]. Освобождение этого вождя революции вызвало в Советской России бурю эмоций. Ленин, Свердлов и Сталин в приветственной телеграмме назвали это событие знамением «новой эпохи, эпохи победоносного социализма, которая открывается теперь для Германии и для всего мира»[42]. 

В новых условиях советская дипломатия начала действовать более активно. Было выдвинуто требование ускорить вывод немецких частей с оккупированных территорий и возвратить награбленные имущества[43]. Для подтверждения решительности своих претензий была приостановлена отправка очередного золотого взноса в счет контрибуции. В дело вмешался Ленин. Он считал, что сохранение полпредства в Берлине, его работа и передаваемая информация важнее золота и настоял на его отправке[44].

Однако, несмотря на маневры Ленина, правительство М. фон Баденского 5 ноября 1918 г. прервало работу советских ди­пломатов в Берлине. В этот день в багаже полпредства полицейские нашли листовки «революционного содержания». Хотя сам факт «обнаружения», по-видимому, был спланированной прово­кацией[45], мотивировка разры­ва отношений как нарушение статьи 2 Брест-Литовского договора, которая запрещала ведение пропаганды в стране - участнице соглашения, полностью соответствовала дей­ствительности. Через полпредство в Берлине финансировались 9 германских социал-демократических газет, и рассылалась агитационная литература на немецком языке, отпечатанная в РСФСР. Советским правительством был создан спе­циальный фонд в 10 млн. зол. руб., который находился на попечительстве депутата рейхстага О. Кона, для готовящегося восстания на 100 тыс. марок было закуплено ору­жия. Большевистские дипломаты информацию, полученную от официальных немецких лиц, не раз пе­редавали радикальным левым политикам для их пропагандистской работы[46]. По данным МВД Пруссии, во время демонстрации независимых социал-демократов из окон полпред­ства в знак приветствия размахивали красными платками[47]. Здесь принимали видных социал-демократов – К. Каутского, Г. Ледебура, О. Кона, Г. Гаазе. Именно сюда после освобождения из тюрьмы прибыл К. Либкнехт[48]. Все эти факты убедительно свидетельствуют о том, что большевистское посольство в Берлине осенью 1918 г. стало настоящим штабом по подготовке германской револю­ции. Правомерность действий немецких властей по удалению полпредства признавали и сами лидеры большевиков. Так, Л. Б. Каменев, выступая 13 ноября 1918 г. на сессии ВЦИК с докладом, посвященным аннулированию Брест-Литовского договора, говорил: «Право было правительство Вильгельма, когда оно высылало тов. Иоффе, ссылаясь на то, что Советское посольство занималось деятельностью, направленной к ниспровержению им­ператорского режима в Германии»[49].

Большевистские дипломаты покинули Берлин утром 6 ноября 1918 г.[50], в день, когда разворачивалась долгожданная германская революция, а в Москве начал работу VI Всероссийский чрезвычайный съезд Советов (6-9.11.1918). Делегаты известия о восстании в Киле и отречении императора Вильгельма II встретили радостными возгласами и аплодисментами[51]. Ликование прекинулось на многие предприятия[52]. Революция в Германии рассматривалась как начало мировой. Председатель ВЦИК Свердлов в речи на  VI  съезде Советов с непоколебимой убежденностью предрекал: «Через полгода мы будем иметь упрочившуюся советскую власть не только в странах Австрии, Венгрии и Германии, но и в странах Согласия – во Франции, Англии, Италии»[53].

Ленин после первых сообщений из Киля и Берлина выступил за то, чтобы в случае вторжения Антанты в Германию оказать немецкой революции самую действенную помощь[54]. Первым шагом на пути сближения двух стран стало решение ВЦИК об отправке двух эшелонов с хлебом[55]. Верные классовой солидарности большевики отказались признать кайзеровских дипломатов в Москве представителями новой власти и заявили, что теперь будут вести дела с образованным в России Революционным Советом германских солдат и рабочих[56]. Под руководством К. Б. Радека его члены захватили здание немецкого посольства.

 Революция в Германии и заключение Берлином 11 ноября 1918 г. компьенского перемирия с Антантой позволили РСФСР заявить о ликвидации Брест-Литовского мира и добавочных договоров[57]. Одновременно Красная Армия получила приказ о переходе демаркационной линии и продвижении на Запад[58].

Первое время большевики верили в то, что в Берлине к власти пришли действительно дружественные силы. Ленин потребовал от представителей советской власти на оккупированных территориях привлечь немцев к совместной борьбе против контрреволюции[59]. Чичерин в обращении 14 ноября 1918 г., называя новое немецкое правительство – Совет народных уполномоченных (СНУ) «революционным братьям», говорил: «Только солидарность, взаимопонимание, совместная революционная борьба … позволят Русской и Германской революции преодолеть крайне тяжелые испытания, стоящие на их пути»[60].  Эти же мысли нарком повторил на следующий день во время телефонного разговора с сопредседателем СНУ членом НСДПГ Г. Гаазе. В качестве первоочередных мер Чичерин предложил направить комиссаров в оккупированные районы, очистить Балтийское море от мин и т.д.[61].

Однако, вскоре многие революционные иллюзии рассеялись. С советской стороны участились протесты против выпадов антибольшевистских сил в Германии[62], а в отношении СНУ после отказа принять продовольственную помощь раздались обвинения в контрреволюционности и готовности объединиться с странами Согласия для борьбы с трудящимися[63].

Сложившиеся отношения между Германской республикой и РСФСР не казались долговечными. Большевистские газеты пестрели сообщениями о новых классовых боях, усилении К. Либкнехта и его сторонников, росте симпатий немецких пролетариев к Советской России[64].  Эти сведения накладывались на успешные продвижение Красной Армии на Запад: 21 ноября 1918 г - освобожден Псков, 28-ого - Нарва. В тот же день Советская власть утвердилась в Латвии, 29 - в Эстонии, а 14 декабря -  в Литве. В этих условиях И. В. Сталин, заговорил об уничтожении «средостения» между социалистической Россией и революционным Западом[65], а Иоффе, в опровержение слухов о нелегальном возвращении в Берлин, со страниц «Известий» заявил: «Я предпочитаю не приезжать в Германию теперь, а дождаться пока германский народ создаст себе правительство более выполняющее его волю и желание, нежели нынешнее. Я твердо уверен, что мне недолго ждать в Москве»[66]. В выступлениях партийных руководителей началось обсуждение планов «европейской коммунистической федерации пролетарских республик»[67].

Анализируя ожидания большевиков, можно констатировать, что  Москва жила в плену революционных мифов и не знала реального положения в Европе. Радек был обескуражен, когда, оказавшись в Берлине в декабре 1918 г., увидел слабость левых сил, большие симпатии немцев к Антанте, особенно, США и стремление обывателей и солдат к спокойствию, а не революционным потрясениям[68].

Разгром в январе 1919 г. выступления спартаковцев и убийство их лидеров К. Либкнехта и Р. Люксембург привели к усилению критики нового руководства Германии. Чичерин от имени советского правительства обвинял его в пособничестве Антанте, готовности нести бремя «передового укрепления против большевизма» в Прибалтике, помощи белогвардейцам, распространении лживых слухов о стремлении Красной Армии вторгнуться в Европу и т. д.[69]. В конце концов, политика Берлина в отношении РСФСР стала рассматриваться как проантантовская, разнузданная и агрессивная[70].

Не смотря на неудачи в Германии, большевики не отказались от ставки на «мировую революцию». Этому способствовали новые данные о росте в 1919 г. коммунистического влияния: создание Ш Интернационала (март), Советские республики в Бремене (январь-февраль), Баварии (апрель-май), Венгрии (март-август), Словакии (июнь-июль), подъем стачечного движения, наконец, выход в конце года советских войск к границе с Пруссией. Приведенные выше факты позволяли Свердлову и Троцкому говорить, что в ближайшем будущем заседания Коминтерна будут перенесены в Берлин, Париж или Лондон[71], а Ленину в речи на Красной площади 1 мая 1919 г. убежденно пророчествовать, что 30-35-летние «увидят расцвет коммунизма»[72]. Большевики сохраняли также верность идее о переносе революции «в более передовые и вообще во все страны»[73].  Так, они оказали военную помощь советским правительства Литвы и Латвии[74]. Готовились поддержать красную Венгрию. Для чего по приказу Ленина на Украине под командованием В. А. Антонова-Овсеенко формировались интернациональные отряды, и разрабатывался план их переброски через Буковину[75]. Но особенно страстно большевики желали помочь революционерам Германии. «Если бы мы были сильнее, - открыто говорил Ленин на заседании Петроградского совета в марте 1919 г., - завтра мы бы получили много хлеба, имели технические приспособления и прочее, мы не позволили бы Шейдеманам косить спартаковцев, а скинули бы их»[76].

 Однако постепенно во внешней политике Советской России начинают пробиваться и иные, более рациональные и взвешенные оценки. С началом переговоров Антанты и Германии о мире большевики предрекали, что договор для Берлина будет похож на Брестский[77], т. к.  в странах Согласия «верх берет клика простых грабителей»[78]. Чичерин в телеграмме от 16 мая 1919 г. писал: «Империализм государств Антанты …стремится лишь к тому, чтобы как можно чувствительнее и болезненнее поразить побежденный народ…, как можно больше обессилить его и превратить в своего вечного пленника и раба. Неслыханный грабеж, неслыханное закабаление – вот что делает для немецкого…народа так называемый мирный договор, бесстыдно навязываемый ему потерявшими всякий человеческий облик победителями»[79].

Эта линия усилилась накануне и во время работы Парижской мирной конференции. За два дня до ее открытия «Известия» сообщали своим читателям: «Насилия и безобразия союзников над побежденной Германией не знают границ. Поведение их в оккупированных ими областях не уступает, если не превосходит, по своей жестокости и цинизму все то, что проделывали в свое время немецкие офицеры, когда „военное счастье“ опьяняло их тупые юнкерские головы»[80].

Жесткие и эмоциональные заявления советской дипломатии не были простым сотрясанием воздуха. За ними стояла тактика: использовать межгосударственные противоречия в своих интересах. Несколько позже в декабре 1920 г Ленин, выступая на собрании актива Московской организации РКП(б), обозначил эту линию достаточно ясно: «Пример Брестского мира научил нас многому. В настоящее время мы находимся между двумя врагами. Если их обоих нельзя победить, надо уметь поставить свои силы так, чтобы они передрались между собой, так, как всегда, когда два вора дерутся, честный человек от этого выигрывает, но, как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить весь капи­тализм, мы незамедлительно схватим его за шиворот»[81].

В течение второй половины 1919 г. реализм советской внешней политики укреплялся. Этому способствовали успехи Красной Армии в гражданской войне на фоне поражений революционного движения в Европе и усилия по налаживанию нормальных межгосударственных отношений НКИД и НКВТ. Так, осенью 1919 г. нарком иностранных дел выступил против планов Председателя Реввоенсовета Троцкого перенести боевые действия в Эстонию. В письме Ленину он указал, что война в Прибалтике чревата возрождением среди малых народов воспоминаний о советском империализме[82]. К этому времени прагматизм возобладал и в руководстве РКП(б). Ленин в речи на VII Всероссийском съезде Советов (декабрь 1919 г.), во главу угла поставил вопросы внутригосударственные: продовольствия, топлива и борьбы с тифом, а не революционную войну[83]. Троцкий начал преобразовывать боевые части в 8 трудовых армий, которые были задействованы в восстановлении народного хозяйства, а член ЦК РКП(б) и один из руководителей Коминтерна Радек заговорил о необходимости долгосрочных отношений с капиталистическими государствами[84]. Правда, как показала советско-польская война 1920 г. реализм еще не стал основой советской внешней политики, и большевики оставались верным тактике: использовать любой удобный случай для возобновления революционных войн.

В заключение отметим следующее. В 1917-1919 гг. советская политика в отношении Германии выстраивалась преимущественно на базе мифа «мировой революции», что не однократно приводило к поражениям и жертвам.