© Copyright  Москва 2001  Никитин Андрей Константинович All rights reserved

 E-mail: anikitin@aha.ru  wigo@orc.ru

Австро-Венгрия, Германия и Россия (конец XIX в.  -  1918  г.):
  возможности и  границы трансформации   авторитарной   монархии.   К постановке проблемы.

Сравнительный анализ политических систем  России, Германии и Австро-Венгрии на рубеже XIX-XX веков и в период до 1918 года позволяет сформулировать целый ряд научных проблем и наметить пути их решения. В названных странах, являвшихся  в  рассматриваемый  период  монархическими государствами, происходят существенные изменения как в государственном устройстве, так и с точки зрения в распределения реальной власти.

Политические системы этих стран парадоксальным образом соединяют, казалось бы, совершенно разнородные элементы, обнаруживают наличие противоречивых тенденций в своем развитии. Абсолютистские режимы в Австро-Венгрии с 1861 года, в объединенной Германии с 1871, а в России с 1906 года, декларируют отказ от самодержавного правления и создают условия   для   более   или   менее   последовательного конституционализма. Важнейшим символом совершившегося переворота становится деятельность в этих странах парламентов, ставших важнейшим фактором политической жизни.

С другой стороны, монархии Романовых, Гогенцоллернов и Габсбургов продолжают сохранять выраженный авторитарный характер. Все попытки парламентов существенно расширить сферу своих полномочий и реального политического влияния, так и не увенчались успехом. Парламентариям не удалось установить и законодательно закрепить контроль за формированием правительства и назначением его главы. Парламентаризация монархии в этих странах в большей или меньшей степени оказалась незаконченной.

В исторической литературе существует распространенное мнение о том, что именно внутренняя неспособность к трансформации монархических режимов в значительной мере привела к тому, что развитие здесь пошло не по пути плавной эволюции в направлении сочетания монархии и парламентского строя, как в Великобритании, а по пути разрушения монархических режимов. Причем, историки, как те, кто признает определенный эволюционный потенциал этих режимов, так и те, кто его отрицает, сходятся в том, что незавершенность процесса парламентаризации в рамках монархии стала существенным источником социальной нестабильности и конфликтности, в большой степени повлияла на незрелость демократии, а в Германии и России предопределила установление тоталитарных режимов.

Потенциал трансформации монархий в России, Германии и Австро-Венгрии остается мало изученной темой. Подобная ситуация характерна как для России, где преобладание марксистской методологии истории на многие десятилетия определило негативное отношение к монархии как к социальному институту, так и для зарубежной историографии. Русская эмиграция, как, впрочем, и иностранные исследователи, были ограничены в подобных исследованиях дефицитом архивных материалов по российской истории этого периода, поскольку использование документов из архивов СССР было для них либо вообще невозможно, либо сильно затруднено в условиях существования «железного занавеса».

В результате обозначенная проблема, а также личности самих монархов - Николая II, Вильгельма II и Франца Иосифа -как активных политических деятелей стали в гораздо большей степени   предметом  неглубокого  интереса  исторических беллетристов, чем темой серьезных исследований.

С вопросом о трансформационном потенциале монархий в России, Германии и Австро-Венгрии тесно связана более общая проблема соотношения внутренних и внешних факторов, приведших к крушению монархий, началу периода социальной нестабильности и тоталитарных диктатур.

Крушение монархий и связанных с ними политических систем совпало либо с поражением стран в Первой мировой войне, как в случае с Германией и Австро-Венгрией, так и с нарастанием военных трудностей в финальной фазе войны, как это имело место в России. Однако дискуссионным остается вопрос о том, что в большей степени предопределило отказ от монархии и связанной с ней политической системы в данных странах - военные трудности, поражение в войне или полная исчерпанность трансформационных возможностей монархии? Эта проблема приобретает особенное значение в контексте анализа шансов эволюционной альтернативы тоталитаризму.

Типологизация схожих трансформационных процессов в политических системах России, Германии и Австро-Венгрии в названный период позволяет сделать предположение о том, что для этих государств на определенном этапе их истории были характерны общие закономерности развития. Сравнительный анализ   политических   систем   открывает   перспективу спектрального компаративного исследования данных стран.

При всех различиях Россия, Германия и Австро-Венгрия демонстрируют в этот период известное сходство социальной и политической структуры, форм и организации экономической жизни,  политических и духовных традиций  -  сильные монархические и авторитарные традиции в политической культуре, социал-демократия, влияние германской классической и новой философии, а также марксизма на политические и правовые теории и практику; христианская религия несмотря на все   различия   между   Православием,   Католицизмом   и Протестантизмом.    Возможность    подобного    сравнения подкрепляют также данные о заметном прогрессе в развитии России, обозначившемся наиболее рельефно в период с 1890 по 1913 год[1].

В связи с этим на примере России, Германии и Австро-Венгрии в данный период целесообразно рассмотреть вопрос о «догоняющем»   типе   развития   в   рамках   европейско-североамериканской цивилизации. Лидером в данной группе стран являлась Германия, за ней следовали Австро-Венгрия и Россия. Причем для историографии, как правило, характерно сопоставление Германии и Австро-Венгрии, в том числе их политических систем, с более развитыми западными, прежде всего, европейскими странами - Англией и Францией[2], а сравнительные исследования с привлечением российского материала очень немногочисленны и совсем не затрагивают многих существенных аспектов.

Чрезвычайно важно проследить взаимосвязь трансформации политической системы в условиях авторитарной монархии и потребностей модернизации, а также связанной с этим необходимости регулирования социальных отношений.

Подобное исследование позволяет вплотную подойти к оценке дистанции между Россией и Западом с точки зрения социально-экономического и политического развития. Это в совою очередь создает возможность корректного подхода к проблеме „отсталости" России, которая несмотря на обширную литературу и давнюю исследовательскую традицию пока так и не получила удовлетворительного разрешения[3].

Важнейшим   направлением   сравнительного   анализа политических систем рассматриваемых стран является изучение деятельности парламентов в условиях авторитарной монархии. Это касается не только попыток и степени парламентаризации системы, но и реального влияния парламентов как на законодательный процесс, так и на формирование внутренней и внешней   политики,   общественное   мнение,   социальное, политическое, экономическое и культурное развитие страны. Существенным аспектом в связи с этим является роль парламентов в превращении политики в сферу массовой активности населения.

Подобное   сравнительное    исследование,    особенно применительно к Австро-Венгрии, позволяет в новом ракурсе поставить вопрос о взаимосвязи трансформации политической системы авторитарной монархии и развития межнациональных отношений в империи Габсбургов, в том числе о поиске правильного соотношения между военным, социальным и национальным факторами в связи с крушением как империи, так и монархии.

Эта проблематика, хотя и в меньшей степени, касается России и Германии, часть национальных групп которых стала впоследствии гражданами других государств. Применительно к Германии речь идет о французах Эльзаса и Лотарингии, о поляках в германской части польских земель. В случае с Россией - это снова поляки, а также финны и народы стран Балтии. Поэтому сравнительный анализ формирования национальной политики и места национальной проблематики в политической жизни трех империй в условиях изменений в политической системе представляется чрезвычайно плодотворным с точки зрения оценки их эволюционных возможностей, общего и особенного в их развитии.

Роль связующего звена выполняет «польский вопрос», поскольку, как известно после раздела Польши её население оказалось среди подданных России, Германии и Австро-Венгрии.

Затронутая тема тесно связана с более общими проблемами национальной идентичности, взаимных представлений народов в прошлом и настоящем, динамики поиска оптимальных подходов к разрешению политических, социальных, межнациональных и межконфессиональных конфликтов, проблем индустриального и аграрного развития, поиска адекватных путей построения правового государства, развития гражданского общества, демократии и социальноориентированного рынка.

Данная статья не претендует на разрешение всех сформулированных выше проблем и вопросов. Она является, скорее, заявкой на точное и подробное сравнительное исследование трех государственно-политических систем и их включенности в общие закономерности российской, германской, австрийской и европейской истории. Ниже пойдет речь о тех аспектах конституционной и политической истории названных стран, которые подтверждают корректность подобного подхода.

Государственное устройство России, Германии и Австро-Венгрии демонстрирует в указанное время достаточно высокую степень сходства. Кайзеры и царь обладали правом назначения и отставки членов кабинета и его главы. Все законодательство, касавшееся августейшей семьи, относилось к исключительной компетенции монарха. К его прерогативам относилось также формирование и утверждение военного бюджета. Монарх определял направление внутренней и внешней политики. Он располагал правом вето в законодательном процессе. Монарх также имел право досрочного роспуска палаты депутатов, правда, одновременно должны были быть назначены новые выборы.

Парламент в рассматриваемых странах состоял из двух камер - верхней палаты и палаты депутатов, в компетенцию которых входила законодательная деятельность и формирование бюджета. В Германии парламент состоял из Рейхсрата (Государственный или Имперский совет) - верхней палаты и Рейхстага - нижней палаты. Германский Рейхсрат являлся представительством отдельных земель.

В Австро-Венгрии парламент в целом назывался - Рейхсрат, верхняя палата которого именовалась - «Хэррэнхаус» (палата господ), а нижняя - палата депутатов (Abgeordnetenhaus). Палата госпдт состояла из представителей правящей династии, наследственных и ненаследственных членов, назначаемых императором   из   среды   аристократии,   чиновничества, духовенства и сословно-профессиональных корпораций.

Верхняя палата в Российской империи - Государственный Совет (нижняя палата -  Государственная Дума) также формировался  из  представителей  аристократии,  высшей бюрократии, сословно-профессиональных корпораций. Однако этот орган только частично состоял из назначенных царем членов.

На первый взгляд, может показаться, что рамочные условия существования парламентов и, прежде всего, система выборов членов палаты депутатов, нижней палаты парламента в Германии и Австро-Венгрии, с одной стороны, и России - с другой, были слишком различны.

В Германии выборы в Рейхстаг были всеобщими (мужское избирательное право), прямыми, равными и тайными ещё с 1871 года.

В Австро-Венгерской империи введение всеобщего, прямого и тайного избирательного права для мужчин произошло в январе 1907 года, причем только на территории Цислейтании - областях, которые были подконтрольны исключительно Вене, а не Будапешту. В венгерской части империи сохранялась старая, куриальная,   крайне   консервативная   в   социальном   и национальном плане, система выборов в местный парламент. Кроме того и в австрийской части империи выборы не являлись равными. Избирательная система была создана таким образом, чтобы закрепить в парламенте прочные позиции австрийцев и ограничить влияние на его деятельность представителей других национальностей. Тем не менее, современная австрийская историография интерпретирует этот факт как важнейшую веху в превращении     австро-венгерского     парламента     из «представительства интересов» в «народное представительство».

В России избирательное право на протяжении всего периода с 1906 по февраль 1917 года (- тоже только для мужчин) не было всеобщим (существовали некоторые исключения), равным и прямым. Однако в действительности различие не было столь разительным. В российских Государственных Думах были представлены интересы - если не всегда достаточное количество собственных представителей - всех, даже наиболее бедных слоев народа. Выраженное оппозиционное большинство первых двух Дум в России - 1906-1907 гг. - может также служить существенным подтверждением этому.

Даже изменение избирательного права в июне 1907 года в пользу консервативных избирателей парадоксальным образом не сказалось негативно на представительной функции Думы, поскольку благодаря  этому  „ухудшению"  избирательного законодательства  стала  возможной  поддержка  думским большинством радикальной программы реформ российского правительства. Это мнение разделяет столь компетентный эксперт в области истории русского конституционного права, как профессор В.В. Леонтович, который на протяжении многих десятилетий   принадлежал   и   к  германскому   научному сообществу[4].

Реальное влияние парламентов было, тем не менее, намного значительнее,   чем   вытекает   из   обозначенных   выше конституционных рамок. Как уже было сказано, депутаты не имели права напрямую участвовать в формировании военного бюджета, то есть в определении задач финансирования военного строительства. Однако путем постановки вопроса об объеме необходимых в этой сфере средств, их источниках и пропорции к общим параметрам бюджета вопросы оборонной политики могли стать предметом обсуждения в парламенте. Подобный образ действий активно практикавался парламентариями нижних палат всех трех рассматриваемых стран[5].

Активное использование депутатами права вопросов и интерпелляций   (расширенных  запросов)  также   сыграло существенную роль в том, что в поле зрения парламентов оказались вопросы внутренней и внешней политики, которые таким образом включались в сферу общественного контроля[6].

Однако сфера внешней политики оставалась во всех трех империях наиболее закрытой для парламентов и общества, являясь де юре и де факто исключительным предметом ведения монарха и кабинета.

В любом случае возросшая общественная значимость парламентов заставила исполнительную власть быть более осмотрительной в своих действиях.

Все указы и законопроекты монарха требовали в России -контр-сигнатуры   или   скрепы   (обязывающей   подписи) соответствующего   министра   или   Председателя   Совета министров.  В  Германии  в этой ситуации требовалась исключительно контр-сигнатура имперского канцлера, то есть только главы кабинета. В Австро-Венгрии обязательный характер носила контр-сигнатура соответствующим министром монарших актов.

Это  было  сделано  с   целью   перенесения   груза ответственности перед парламентом с монарха на правительство. Германские   исследователи   справедливо   интерпретируют подобный принцип как шаг в направлении парламентской ответственности кабинета.

Кроме того в конституции Австро-Венгрии ещё с 1867 года было зафиксировано, что министры имеют право ставить свою подпись на монарших актах только в случае, если они «как представители высшей правительственной власти действуют в правовых рамках», то есть в конституционном поле. Поэтому в австрийской историографии высказывается мнение, что принцип обязывающей подписи означал в данном случае также известное ограничение воли монарха[7]. Похожую оценку практики контр­сигнатуры можно дать применительно к России и Германии: министр,  представлявший  определенные  государственные, общественные, ведомственные или профессиональные интересы становился ex officio участником принятия окончательного решения по тому или иному вопросу на самом высоком государственном уровне.

В связи с этим приминительно, правда, к российским условиям В.В. Леонтович ставит, скорее, теоретический вопрос, не были ли поставлены министры введением принципа контр­сигнатуры перед необходимостью защищать перед парламентом лично им несимпатичные меры, исходящие от монарха, руководствуясь обязательствами присяги?[8] В действительности такая ситуация практически ни разу не возникла ни в одной из рассматриваемых стран. Монарх и правительство считали себя в известной степени вынужденными учитывать настроения в обществе, в парламенте, в государственном аппарате и избегать крайней конфронтации, в том числе друг с другом, если с их точки зрения это было вообще возможно. В противном случае монарх или распускал парламент, или менял главу кабинета министров.

Единственный досрочный роспуск Рейхстага в период с 1893 по 1918 год произошел в 1907 году.

В Австро-Венгрии несмотря на ряд политических кризисов парламент стал в рассматриваемый период важнейшей частью политического  ландшафта.  Он  являлся,  прежде  всего, инструментом согласования интересов центральной власти, отдельных территорий и национальностей империи. Однако эффективность австрийского парламента существенно снижали следование короны принципу «разделяй и властвуй», которое ярко проявилось во взаимоотношениях с парламентом, а также противоборство различных национальностей между собой, в том числе за благосклонность к себе императора и императорского кабинета министров.

Кроме того в период Первой мировой войны австрийский парламент был распущен и не созывался на протяжении трех лет. В этот период не действовали также делегации - орган по координации   законотворчества   и   утверждению   общих законопроектов парламентов Австрии и Венгрии.

Крайнего обострения взаимоотношения между царем и Думой достигали дважды, однако практически в то же время, что и в Германии - в 1906-1907 годах. В России подобное обострение было в значительной мере обусловлено событиями революции 1905-1907 годов. Можно сказать, что неудача Первой и Второй Государственных Дум стала своего рода курсом конституционализма и парламентаризма как для депутатов и общественности, так для монарха и исполнительной власти. Переход от абсолютизма к конституционной монархии вряд ли мог выглядеть иначе.

К началу XX века германский Рейхстаг уже имел за плечами внушительную школу выживания, борьбы и острых политических коллизий в период канцлерства Бисмарка. Кроме того Рейхстаг опирался на опыт представительных и законодательных органов отдельных   германских  земель,   солидную   политическую традицию,   включавшую  и  Национальное  Собрание  во Франкфурте 1848 года, и средневековые германские Рейхстаги.

Схожая картина характерна и для Австро-Венгерской империи.    Чрезвычайно    показательным    является    то обстоятельство, что империя Габсбургов ещё с 1867 года жила по конституции, очень напоминающей и, прежде всего, в отношении    государственного    устройства    российскую Конституцию 1906 года. Кстати, близкий тип государственного устройства существовал и в Германской империи с момента её образования в 1871 году, только в условиях всеобщего избирательного права.

В России разрыв политической традиции между Земскими Соборами и Думой был намного более глубоким. Однако в пореформенный период в нашей стране активно началось формирование гражданского общества, мощно развернулось земское самоуправленческое движение, которое в значительной степени в идейном и персональном плане стало предтечей российской Думы. Однако история земства в России и вообще российского самоуправления пока ещё, к сожалению, далеко не изучена.

Нельзя сказать, чтобы большая часть представителей русской политической элиты, составивших основу народного представительства, были  хуже подготовлены теоретически к этой роли, чем их зарубежные коллеги, но практического опыта было очень мало, не хватало понимания политики, как «искусства возможного», что, в значительной мере, предопределило неудачу Первой и Второй Государственных Дум.

Во всех трех империях происходит также процесс превращения правительства в самостоятельную политическую силу. Этот процесс не следует воспринимать непременно как конфронтацию между короной и правительством. Однако собственный политический вес кабинета и его главы - постоянно усиливается. В Германии этот процесс получил активное развитие ещё при Бисмарке и мог бы быть сведен в основном к исторической роли и личности „железного" канцлера. Однако всё политическое развитие после Бисмарка подтверждает это в качестве устойчивой закономерности. В Германии этот процесс имел   и  другое   измерение:   превращение   „имперского руководства" (Reichsleitung) в „имперское правительство" (Reichsregierung) при одновременном падении роли Рейхсрата[9].

В Австро-Венгрии ярким проявлением подобной тенденции в годы, непосредственно предшествовавшие началу Первой мировой войны, служит жесткая позиция канцлера Бинерта в ходе правительственного кризиса осени 1910 - весны 1911 года, когда глава кабинета заявил о себе, как о самостоятельном политическом игроке.

В России до Столыпина пост главы правительства не имел решающего значения даже по сравнению с реальным весом министра внутренних дел или министра финансов. Ещё С.Ю. Витте был немало разочарован тем, что после своей отставки с поста министра финансов был неожиданно поставлен Николаем II во главе кабинета. Ситуация изменяется с приходом Столыпина и его преемника графа Коковцова, когда пост Председателя Совета министров превратился в движущую силу и гарантию реформ в стране. В этот период получила развитие контрольная функция главы правительства относительно всех отраслей государственного управления и его функция в качестве инициатора и координатора правительственной активности. К сожалению, этот процесс в России остается чрезвычайно мало исследованным.

Государственный Совет - верхняя палата российского парламента - сохранял свое влияние в течение всего периода с 1906 по 1917 год. Однако его деятельность носила, скорее, пассивный характер. Он не стал источником самостоятельных политических инициатив и в этом смысле уступил лидерство правительству и Думе.

Депутатами Рейхстага практиковался также своего рода «отрицательный» вотум недоверия канцлеру и кабинету. Этот вотум недоверия ни разу не привел к роспуску Рейхстага. Однако его результатом могла быть существенная корректировка правительственной политики, как это было в 1913 году в период канцлерства Бетманн Гольвега в связи с „делом Цаберна" (Zabern-Affare)[10]. Поводом к вынесению недоверия правительству стал инцидент в эльзасском городке Цаберн, где военные применили силу против населения без санкции гражданских властей. В результате канцлер был вынужден издать специальное распоряжение, согласно которому использование армии для подавления беспорядков могло иметь место только по решению гражданских властей, включая личное распоряжение имперского министра внутренних дел.

Германские историки видят в подобной политической активности членов Рйхстага действительно существенный признак парламентаризации кайзерской империи.

Большинство в Рейхстаге оказывало уже в период Первой мировой войны заметное влияние на замещение поста канцлера[11]. Во время войны некоторые депутаты были назначены на должности государственных секретарей в различные имперские ведомства[12].

В России тоже существовала подобная тенденция, но была более слабо выражена по сравнению с Германией и даже с Австро-Венгрией в предвоенный период. Царь и российская правящая элита недостаточно осознавали необходимость и значение корреляции политических намерений исполнительной власти с намерениями  и взглядами членов Думы и Государственного  Совета.   Последний   при   всей  своей пассивности не всегда был абсолютно лоялен к правительству. Однако в общем и целом взаимоотношения в рамках треугольника царь-парламент-правительство изучены очень слабо.

В отношении изучения схожих процессов в Германии и Австро-Венгрии ничего подобного констатировать не приходится. Несмотря на это и здесь, как уже было отмечено выше, остается определенное поле для исследований, прежде всего, в отношении механизмов и интенсивности взаимоотношений и сотрудничества императора, правительства и парламента, реального политического веса рейхстага и общественного резонанса его работы.

Много написано о том, что сотрудничество депутатов Рейхстага и компетентных государственных чиновников сыграло существенную роль в подготовке депутатов к деятельности в сфере законодательства и государственного управления. Это сотрудничество в целом оценивается в литературе как чрезвычайно продуктивное.

Подобное явление характерно и для России. Сотрудничество депутатов Думы и государственных ведомств было особенно успешным в период Третьей и Четвертой Государственных Дум. Это сотрудничество стало практическим воплощением поддержки парламентом Столыпинской аграрной реформы и оказало позитивное влияние на её реализацию, проведение судебной реформы, мероприятия в социальной и экономической сфере. Активное участие парламента и, прежде всего, думского большинства придало реформаторской политике правительства дополнительный импульс и легитимность. Кроме того подобное сотрудничество способствовало соединению профессионализма государственных чиновников с широтой политического кругозора многих депутатов Думы.

Особенно в начальный период истории российского парламента (1906-1907 гг.) представители государственного аппарата зачастую проявляли себя более реально мыслящими и подготовленными к проведению реформ людьми, чем иные депутаты. Однако все эти процессы в России 1906-1917 годов ещё ждут своих исследователей.

Очевидное включение парламентского большинства в формирование государственной политики естественно ставит вопрос о стремлении парламента к реализации принципа „ответственного министерства" - к формированию собственной правительственной команды и принятию на себя ответственности за управление страной. Это могло бы означать, по мнению Манфреда Pay, полный переход от конституционализма к парламентской системе английского типа. В Германии в качестве основных носителей требования ответственности канцлера и кабинета перед парламентом в предвоенный период выступали Социал-демократическая партия Германии (СДПГ) и левые либералы[13]. Однако ещё в период, предшествовавший Первой мировой войне, и особенно в годы войны, эта тема отошла на задний план. Свою роль здесь сыграло движение навстречу парламенту со стороны кайзера и правящей элиты, однако в большей степени - общность политических целей власти и народного представительства в этот период и одновременно - боязнь парламентариев лишиться уже достигнутого ими реального влияния на политику страны из-за требований радикального перераспределения власти. В конце войны происходит  заметное  оживление  политических  амбиций большинства в Рейхстаге. Однако процесс развивается, главным образом, в направлении участия представителей парламентского большинства в правительстве, что и было реализовано в кабинете Макса Баденского.

Одновременно в имперской конституции была закреплена необходимоть доверия канцлеру и правительству со стороны Рейхстага. Однако участие Рейхстага в назначении канцлера и тем более формирование собственного кабинета не стояло на поветске дня. Тем не менее, Германия тогда подошла очень близко  к  формированию   правительства  парламентского большинства.

В России,  прежде всего,  кадеты  (конституционные демократы/партия   народной   свободы)   стремились   к радикальному переустройству российской государственности по английскому образцу, включая требование „ответсвенного министерства". Радикализм кадетов и их непримиримость по отношению к царскому правительству предопределили в очень большой мере роспуск Первой и Второй Думы.

В российской исторической литературе партию народной свободы иногда сравнивают с СДПГ. Не касаясь здесь подробно этой темы, следует подчеркнуть, что подобное сравнение, безусловно, продуктивно в отношении общих политических установок и взглядов обеих партий в области социальной политики. Важно однако постоянно иметь ввиду, что в идеологическом плане - в вопросе о „конечных целях" - и в области экономической политики кадеты представляли собой, конечно, не социалистическую, а социально-ориентированную либеральную партию.

После изменения избирательного законодательства в июне 1907 года кадеты уже не располагали достаточным количеством мандатов для определяющего влияния на формирование думского большинства. Облик парламентского большинства в Третьей и Четвертой Государственных Думах определяли представители другой крупной либеральной партии - октябристы („Союз 17 октября"). Как и в Германии, конкретная совместная работа правительства и палаты депутатов по разработке и проведению   программы   преобразований   способствовала оттеснению   собственных   властных   амбиций    партий парламентского большинства на периферию политической жизни.

Только во время войны, в 1915-1917 годах, перед лицом множащихся трудностей и неудач военного времени начались переговоры с участием депутатов Думы, представителей общественности, министров и царя по вопросу о включении в правительство «общественных деятелей»[14]. К сожалению, этот процесс так и не был завершен, и подобное эволюционное развитие   событий   оказалось   опрокинуто   Февральской революцией.

В Австро-Венгрии также не появилось правительства, ответственного перед парламентом, вплоть до распада империи и крушения монархии Габсбургов в 1918 году.

Конец Российской империи в феврале-марте 1917 года и кайзерского рейха в ноябре  1918 года обнаруживают поразительные параллели.

Личность Вильгельма II рассматривалась в Германии как препятствие для выхода страны из войны на условиях, предложенных Вильсоном. Это обстоятельство в значительной мере обусловило конец правления Гогенцоллернов. Для упразднения монархии в Германии в тот период вряд ли можно найти существенные внутриполитические причины. В целом Вильгельма II нельзя назвать принципиальным противником реформ и парламента. Потенциал его личной трансформации в этом направлении ни разу не был темой специального исследования.

Пристального внимания заслуживает личность Франца Иосифа, который также, как и Вильгельм II, на протяжении большей части своего правления являлся конституционным монархом, причем пошел на известную демократизацию империи, стремясь сгладить на этой основе не только политические   и   социальные,   но   и   межнациональные противоречия. Особый интерес в этом отношении вызывает наследник австрийского престола эрцгерцог Франц Фердинанд, убийство которого в Сараево послужило поводом к началу Первой мировой войны. Современники связывают именно с ним активные попытки монархии Габсбургов реформировать этно-политический облик империи, получившие название плана «внутреннего скрепления» Австро-Венгрии.

Личность Николая II как государственного деятеля знакома нам чрезвычайно мало. В исторической литературе всё вращается вокруг личной трагической судьбы царя, его частной и семейной жизни. В обстоятельствах отречения российского монарха  также  заметно  очень  много  эмоционального, поверхностного и случайного.

В заключение следует сказать, что для Германии и России в период примерно с 1900 по 1917 год характерны общие закономерности развития социально-политической системы, и, прежде   всего,   -   медленная,   но   последовательная парламентаризация   авторитарной   монархии.   Аналогичную эволюцию демонстрирует и Австро-Венгрия[15]. Подобная модель вообще представляется общей для стран, которые в своем развитии в разной степени отставали от таких лидеров как Англия, США и Франция.

К сожалению, Первая мировая война имела фатальные последствия для этих чрезвычайно позитивных тенденций и возможностей  в  Германии,  Австро-Венгрии  и  России. Парламентаризация    кайзерской    Германии    бесспорно подготовила возникновение демократического государства в период Веймарской Республики. Манфред Pay считает однако, что незавершенность парламентаризации кайзерского рейха предопределила в значительной мере недостаточную зрелость Веймарской демократии. Это может показаться парадоксальным, но крушение кайзеровского рейха обернулось разрывом в органическом развитии германской истории.

То же с полным правом можно сказать и о России. Все историческое развитие России между февралем и октябрем 1917 года - после отречения Николая II и радикального политического переустройства России - демонстрирует катастрофическую неготовность российского партийно-политического корабля к самостоятельному плаванию, хотя в тот период в России не ощущалось недостатка в амбициозных, умных и компетентных людях.