E-mail: chrjakov@univer.omsk.su

Историческая наука в фашистской Германии: рождение "новой"  социальной истории?

[1 часть]   [2 часть]   [3 часть]

1 часть

В ходе не прекращающихся уже почти целое столетие попыток реформирования основных постулатов классического историзма, пересмотру подвергаются такие категории предшествующей науки, как объективность, причинность, истина, но более всего, ранее совсем вычеркнутые из арсенала историков понятия здравого смысла, традиции, преемственности, авторитета. И в связи с этим понятно стремление современной методологии выявить соотношение эволюционных и революционных тенденций в генезисе науки.

В гуманитарном знании Германии изменения в отношении к культурной и исследовательской традиции были вызваны всей духовной ситуацией второй половины XX века с резкой конфронтацией "старых" и "новых" путей историописания. Вопрос о континуитете историко-научной традиции в этой стране всякий раз упирается в вопрос о роли и значении двенадцатилетнего этапа немецкой историографии, прошедшего в условиях господства национал-социалистической идеологии. Для послевоенной Германии эта проблема связана не только с морально-этической рефлексией научного сообщества и его отдельных членов, но затрагивает и вопрос об ответственности нации в целом.

Одним из первых, кто осознал необходимость пересмотреть отношение к собственной культурной и научной традиции, был немецкий ученый Г. Г. Гадамер. Все его работы - это призыв к отказу от застарелого стереотипа, что традиция в науке есть нечто костное, застывшее и потому заслуживающее если не отрицания, то снисхождения точно. "Неужели действительно, - пишет он, - пребывать внутри традиции, исторического предания означает в первую очередь быть жертвой предрассудков и быть ограниченным в своей свободе?"[1].

Вполне понятно, что желание обрести, а точнее вернуть утраченные истоки, опереться на нечто прочное и проверенное опытом предшествующих поколений, привело к кардинальному пересмотру многих оценочных суждений, сформировавшихся в последнее время. Именно с этим связан очередной всплеск интереса к проблеме взаимоотношений фашистского государства с исторической наукой и роли "коричневой" эпохи в формировании современного лица немецкой историографии.

За истекшие пятьдесят лет данная тема всплывает уже в третий раз. Первые дискуссии об отношении немецкой исторической науки к приходу фашистов к власти и роли самих историков в "немецкой катастрофе" (Ф. Мейнеке) начались сразу же после окончания войны. Оценивая собственное состояние историки Германии не могли пройти мимо вопроса об исторической ответственности немцев перед человечеством. Личные воспоминания, письма, отрывки лекций донесли до нас настроения, царившие в общественном сознании нации. Проблема ответственности всего народа и отдельных его представителей заняла достаточно большое место в историко-теоретических сочинениях того времени. Желание обрести новую национальную идентичность, взамен, старой скомпрометированной предшествующим "двенадцатилетием", заставляло высказываться если не всех, то многих.

Описывая свое положение в те годы, немецкие историки не скупились на яркие эпитеты и выражения. Тюбингенский историк Р. Штадельман (1892-1949), в прошлом член НСДАП, открывая первый послевоенный семестр, заявил: "Мы находимся в чаще, мы зашли в дремучий лес, половина из нас высокомерна и нетерпелива, половина паникует и недостаточно владеет собой"[2]. "В беспримерном замешательстве и растерянности находятся немцы перед лицом своего прошлого", - писал Г. Риттер (1888-1967)[3].

Открытие университетов и начало учебного процесса проходило параллельно с процессом денацификации, осуществляемой оккупационными властями. "Меньшинство противостояло подавляющему большинству преступников, сторонников, попутчиков, в лучшем случае - равнодушных наблюдателей"[4]. Немецкие историки находились по обе стороны баррикады, разделившей "бывших" и "непричастных". Именно эта разобщенность не позволила немецкой исторической науке, вплоть до 1949 г. (проведение первого послевоенного съезда немецких историков в Мюнхене) институциализироваться[5]. Г. Риттер в своем исследовании, посвященном первым годам существования исторической науки после 1945 г., писал, что вплоть до лета 1949 г. нельзя говорить о немецкой исторической науке как о какой-то целостности[6]. Но именно эти послевоенные годы стали определяющими не только в становлении основных подходов к заявленной проблеме, но и облика западногерманской исторической науки в целом.

В отличие от других сфер общественной жизни, университетские корпорации получили определенную самостоятельность в деле "денацификации". Все тот же Риттер, освобожденный в мае 1945 г. из тюрьмы советскими войсками (где он находился за участие в заговоре 20 июня 1944 г.), активно сотрудничал во Фрейбурге в одном из комитетов по денацификации ("comité d`épuration"). Именно на долю этого комитета выпала нелегкая задача оценить деятельность философа М. Хайдеггера, возглавлявшего местный университет в 1933-1934 годах и вынести справедливое решение, не скатившись при этом до элементарной мести[7]. По подсчетам В. Вебера в Германии и Австрии из 110 заведующих кафедрами истории только 20 денацификация коснулась сколько-нибудь серьезно[8].

Но даже те, кто был отстранен от преподавательской деятельности, уже в 1951 г. смогли вернуться на свои места. По всей видимости, нужно согласиться с молодым немецким историком И. Гааром, подчеркнувшим "разительный континуитет национал-социалистической элиты в государственном корпусе западногерманской демократии", что свидетельствует, по его мнению, о надуманности проблемы "нулевого часа", введенной в оборот представителями истории современности (Zeitgeschichte), дабы способствовать интеграции Федеративной республики в западный союз[9]. За исключением одиозного "Имперского института по истории современной Германии" под руководством В. Франка, ни одно из исторических учреждений не прекратило своего существования. Многие из бывших нацистских историков не только организовали свои исследовательские группы, но и получили всевозможные почести после ухода на пенсию[10].