© Copyright  Москва 2002

Ватлин Александр Юрьевич All rights reserved

E-mail: vatlin@km.ru

 

ГЕРМАНИЯ В XX ВЕКЕ

 М.: РОССПЭН, 2002.  336 с. 1000 экз. ISBN 5 - 8243 -0293 -6

[1 часть]   [2 часть]   [3 часть]   [4 часть]

1 часть

 
Глава 9.  Объединенная Германия в новой Европе

 

 Ключевые моменты “самой новейшей” истории Германии являются предметом активного изучения политологов и социологов, которые не спешат отдавать исследовательскую инициативу в руки представителей исторического цеха.  Действительно, применительно к 90-м гг. можно говорить только о “протоистории”, когда еще не сформировался каркас событий и процессов, способный нести на себе целостную картину “прошедшего” прошлого. Поэтому заключительная глава будет носить характер “зарисовок с натуры” со всемы вытекающими отсюда плюсами и минусами. В ней будет особенно много цифр – за этим стоит не столько стремление автора спрятаться от оценивающих суждений, сколько специфика современности, способной перевести на язык статистики и математики любые проявления общественного развития. Данные экономического роста или результаты социологических опросов отражают его противоречивые тенденции, которые пока трудно описать с помощью исторических дат и законченных образов. Пожалуй, только сфера внешней политики сохраняет на сегодняшний день консервативную привязанность к последним, хотя и здесь процессы европейской интеграции и хозяйственной глобализации ограничивают возможности традиционных методов исторического анализа.

Вряд ли следует особо объяснять авторский интерес к вопросу о “переваривании” ГДР и о том, насколько иной стала “новая” ФРГ на исходе ХХ века. Россия, переживающая переходный период в не столь тепличных условиях, как Восточная Германия, может почерпнуть немало полезного из опыта ускоренной модернизации на ее территории.  Речь идет не столько о перестройке экономики, потребовавшей фантастических инвестиций, сколько о психологическом переломе, характерном для массового сознания “побежденных”.  Не менее поучительно и постепенное освобождение западногерманских политиков от «эйфории воссоединения, которое в силу благоприятно сложившейся международной обстановки прямо-таки свалилось на них с неба» (К.Зонтхаймер). Адресованное гражданам бывшей ГДР обещание канцлера Коля,  что  «никто не будет жить хуже, чем сейчас, но многие будут жить лучше», люди поняли слишком буквально.

В современной немецкой прессе не принято говорить о присоединении (Anschluss) ГДР, т.к. это порождает неприятные параллели с австрийским «аншлюсом» 1937 года. Гораздо чаще речь идет о воссоединении страны, что является верной, но явно недостаточной формулировкой. «Разъединение» Германии не было результатом волеизъявления немецкого народа ни в целом, ни в одной из ее частей.  Почти полвека жизни по разные стороны «железного занавеса» оказались главной статьей контрибуции, наложенной державами-победительницами на немецкий народ за преступления нацистского режима, хотя этот факт и не был зафиксирован ни в одном из актов международного права. Немцы смиренно несли эту ношу, соблюдая лояльность по отношению и к Востоку, и к Западу, самим участием в этом спектакле с декорациями в виде берлинской стены доказывая его абсурдность.

Ряд политологов, говоря о событиях рубежа 80-90-х гг., предпочитает использовать термин «вхождение» (Beitritt) одного государства в другое, который удачно подчеркивает тот факт, что первую скрипку в этом процессе играла политическая воля граждан восточногерманского государства. Впрочем, по обе стороны границы активному меньшинству противостояло пассивное большинство, предпочитавшее наблюдать за происходившим по телевизору. Голо Манн еще в конце 50-х гг. точно подметил: «Вокруг много говорят о воссоединении Германии, но средний бундесбюргер совсем не горит желанием воссоединяться – сейчас ему живется хорошо, и он не знает, как пойдут его дела после объединения страны». За тридцать последующих лет число сторонников подобной точки зрения значительно выросло, что объясняет заметное разочарование немцев в темпах и результатах объединительного процесса.

От излишнего пессимизма избавляет его положительная динамика и понимание его незавершенности. Присоединение ГДР к ФРГ только положило начало воссоединению немецкого народа. Следы раскола еще остаются в душах людей, их зарастанию мешают новые проявления зависти и отчуждения. Десять лет совместной жизни «осси» и «весси», как называют друг друга западные и восточные немцы, показали, что процесс их взаимного сближения является делом даже не нескольких правительств, а нескольких поколений.  О нем как о свершившемся факте можно будет говорить лишь тогда, когда у руля Германии окажутся люди, вошедшие во взрослую жизнь уже в объединенной стране.

Массовое движение на Запад после открытия германо-германской границы осенью 1989 г. давно уже стало не только обязательным элементом личной биографии миллионов восточных немцев, но и получило заметное художественное оформление в кино и литературе. Потоки «Трабантов» и «Жигулей», в считанные дни добравшихся до Нормандии и Адриатики, своей настойчивостью и организованностью напоминали миграцию перелетных птиц. Менее заметным, но более важным для последующей германской истории было обратное движение – западные немцы отправлялись на Восток, чтобы не только полюбоваться культурно-историческими ландшафтами Саксонии, Тюрингии или Мекленбурга, но и провести разведку новых шансов для предпринимательской деятельности, которые открывались в доживавшей свои последние дни ГДР.

«Щадящий» обмен денег, о котором уже шла речь в предыдущей главе, создал кратковременную иллюзию необъятных рынков и неограниченных возможностей. Первыми в ГДР оказались флибустьеры от экономики, занимавшиеся скупкой недвижимости и сбытом залежалых товаров, основывавшие сомнительные инвестиционные фонды. Однако потенциал спекулятивного обогащения был достаточно быстро исчерпан. Вслед за владельцами супермаркетов, которые ударными темпами возводили свои ангары на территории Восточной Германии и добились фантастического товарооборота в июле 1990 г., сюда пришли стратегические инвесторы, представлявшие ключевые отрасли западногерманского бизнеса. Им пришлось столкнуться с такими плодами государственной индустриализации, как изношенность оборудования и низкая производительность труда, отсутствие современного менеджмента и транспортной инфраструктуры, устаревшие и экологически вредные технологии. Первоначальные опасения восточных немцев, что их предприятия «скупят на корню», достаточно скоро превратились в собственную противоположность: «нас не хотят покупать».

Для того, чтобы сдвинуть с места процесс приватизации экономики бывшей ГДР, потребовалось активное государственное вмешательство. Левая оппозиция настаивала на повторении восточноевропейского пути («ваучерная приватизация»), подразумевавшего раздел государственной собственности среди населения. Это позволило бы уменьшить социальную пропасть между богатым Западом и неимущим Востоком Германии, но не гарантировало успешного «запуска» экономики. Правительство Коля передало бразды управления этим процессом ведомству по приватизации, в котором было занято более 3000 сотрудников. Его деятельность находилась под пристальным вниманием прессы, отмечавшей желание чиновников поскорее избавиться от нерентабельных предприятий,  вовлеченность некоторых из них в спекуляции, прежде всего с земельной собственностью. Частным инвесторам удалось навязать государству собственные условия, иногда вполне современные предприятия покупались только для того, чтобы остановить производство и таким образом задушить конкурентов. В случае большой задолженности или изношенности предприятий приватизация происходила за символическую сумму в одну марку, что вызывало понятное эмоциональное возмущение восточных немцев.

До конца 1994 г., когда ведомство завершило свою работу, в руки новых владельцев попало около 15 тыс. предприятий бывшей ГДР, выручка от их продажи составила 67 млрд.марок (при обещаниях новых владельцев провести инвестиции еще на 200 млрд. марок). На каждую марку, вложенную бизнесом ФРГ в покупку восточногерманских предприятий, приходилось в среднем три марки государственных дотаций, прежде всего для экологической очистки производственного процесса. Биргит Бройель, руководившая работой ведомства по приватизации, утверждала, что главным критерием его эффективности являлось не получение дохода, а сохранение рабочих мест. За три года на социальные программы, прежде всего переучивание персонала приватизируемых предприятий, было потрачено около 7 млрд. марок, что позволило сохранить около трети (1,5 млн.) рабочих мест. Успешными примерами приватизации стали заводы фирмы «Опель» в Вартбурге, оптическое предприятие  «Карл Цейс» в Йене, однако в большинстве случаев новые хозяева предпочитали кардинально менять производство и сокращать персонал. Тем не менее процесс сближения уровней развития экономики идет достаточно медленно: производительность труда в новых федеральных землях к 1995 г. достигла половины от западногерманской, а к 2000 г. составила 65%.

После того, как на Восточную Германию не пролился обещанный золотой дождь частных капиталовложений, финансовое обеспечение ее трансформации легло на плечи государственного бюджета. Общие цифры, часто приводимые в прессе, впечатляют – за десять лет финансовый трансфер составил около полутора триллионов марок, это в среднем  около 5% валового социального продукта Германии. Основная часть денег пошла на поддержание равновесия с социальной системой «старой» ФРГ – выплату пенсий, пособий и т.д. На втором месте инвестиции в развитие инфраструктуры – строительство современных автобанов, сплошная телефонизация, модернизация жилищного сектора. Значительны расходы на содержание государственного аппарата, прежде всего полиции, которые не покрывают налоги, собираемые в новых федеральных землях. Вопрос об источниках финансирования «возрождения Востока» остается и по сегодняшний день одной из главных тем межпартийных дискуссий. Оппозиция опирается на недовольство западных немцев, считающих, что объединение обходится им слишком дорого. Налог солидарности, отмененный накануне парламентских выборов 1994 г., с января 1995 г. был введен вновь. Ныне он составляет 7,5% подоходного налога, взимаясь в том числе и с физических лиц. Для привлечения в страну иностранных капиталов федеральный банк ФРГ повысил ставку учетного процента, что вызвало серьезные потрясения Европейской валютной системы, ударив по фунту стерлингов и итальянской лире.

Немалую часть государственных затрат на воссоединение страны составляют компенсации прежним владельцам, собственность которых была национализирована в ГДР. Исключение было сделано для предприятий и земельных владений, отторгнутых решениями Советской военной администрации в 1945 – 1949 гг. – этот момент отражен в новой редакции Основного закона ФРГ (ст.143).  Строго соблюдаемый принцип «возврат обладает приоритетом перед компенсацией» облегчил финансовые заботы федерального правительства, но ударил по жителям бывшей ГДР.  Массовым явлением в начале 90-х гг. было выселение из домов, на которые предъявили претензии старые хозяева, дробление угодий сельскохозяйственных кооперативов, вновь превращавшихся в крестьянские хутора.

Главной социально-экономической проблемой новых федеральных земель остается чрезвычайно высокая безработица – до 20% самодеятельного населения (на Западе этот показатель примерно в два раза ниже). Число занятых в общественном производстве упало с 10 до 6,5 млн. человек. К 1993 г. лишь каждый четвертый житель Восточной Германии мог сохранить за собой то рабочее место, которое он имел в ноябре 1989 г.  Государство было вынуждено пойти на прямое регулирование рынка труда посредством создания на  частных предприятиях рабочих мест, финансируемых из своего бюджета. (Arbeitsbeschaffungsmassnahmen, ABM). Достаточно скромные результаты принесли и программы нового «грюндерства»: за десять лет в новых федеральных землях было основано более полумиллиона малых предприятий, большинство из которых на сегодняшний день влачат формальное существование либо потерпели экономическое фиаско. И все же скачок материального уровня жизни населения Восточной Германии неоспорим. На каждого ее жителя ныне приходится 33 квадратных метра жилой площади (на Западе – 40), в три раза выросла стоимость домашней утвари, автомобиль и телефон перестали быть предметами роскоши, а отдых за рубежом превратился из исключения в правило. Несмотря на отставание производительности труда, благодаря профсоюзной солидарности и общим для всей страны тарифным соглашениям средняя зарплата восточных немцев за десятилетие поднялась от 50 до 90% от западного уровня.

В то же время социологи говорят о потере жителями бывшей ГДР таких аспектов качества жизни, как защищенность семьи, гарантии профессионального роста, искренность отношений с окружающими людьми. Они критикуют политическую власть за «отказ от формирования особого восточногерманского общества переходного периода с соответствующими институтами, актерами и распределением ресурсов… На Востоке должно измениться все, на Западе - ничего» (Р.Рейсиг). Хотя утверждения о крахе концепции «большого скачка» явно преувеличены, несомненна потеря достигнутого в «старой» ФРГ социального баланса и возрождение классового общества. Бесспорным фактом является «деэмансипация» в сфере производственных отношений. Около 40% женщин, занятых  к концу 80-х гг. в народном хозяйстве ГДР, к 1995 г. осталось без работы. Их протесты («не хотим возвращаться на кухню») и попытки самоорганизации вызывают широкое сочувствие в обществе, но не в состоянии переломить тенденции патриархального ренессанса.

Сравнительный анализ, являющийся популярным методом работы германских социологов, приводит порой к неожиданным параллелям – так,  Р.Гайслер считает, что если победа большевиков в России открыла эпоху «догоняющей модернизации», то нечто подобное происходит ныне в восточногерманских землях. При этом нельзя упускать из виду существенную разницу обоих процессов: если советская власть, не считаясь с социальными потерями, проводила индустриализацию, то в бывшей ГДР строится система социально-экономических отношений, характерная для постиндустриального общества. Если в СССР источником «первоначального социалистического накопления» выступало разорение крестьянства, то в современной Германии речь идет от трансфере общественного богатства с запада на восток.

20 июня 1991 бундестаг одобрил закон о переносе столицы ФРГ из Бонна в Берлин. Это стало одним из самых существенных решений в пользу восточных немцев. Принятое с минимальным перевесом, оно являлось не только данью исторической традиции, но имело под собой трезвый экономический расчет. В Берлин хлынул поток инвестиций, начался невиданный строительный бум, восстановился рынок недвижимости, подорванный волной эмиграции в поисках работы на Запад. Масштаб перемен, произошедших с момента падения стены и воссоединения города, впечатляет не только туристов, но и самих берлинцев, славящихся своим скептическим отношением ко всему новому.  На месте Потсдамской площади, где двадцать восемь лет проходили лишь наряды пограничников, возник деловой центр, не уступающий лондонскому «сити». Стремление архитекторов обогнать время порой приводит к излишне помпезным проектам, однако внимания заслуживают не они, а целостные градостроительные решения вроде огромной транспортной развязки в самом центре Берлина, включающей в себя подземный автобан, региональный вокзал и целый район вечерних развлечений. С открытием в начале мая 2001 г. нового комплекса зданий ведомства федерального канцлера, расположившегося на берегу Шпрее недалеко от рейхстага, процесс переезда власти из Бонна в новую столицу принято считать завершившимся.

Берлин стремительно захватывает «место под солнцем»,  притягивая к себе политическую и творческую элиту, общественные институты и финансовые потоки. Отнюдь не беспочвенны опасения  тех, что под «берлинский каток» может попасть культурная и политическая децентрализация «старой» ФРГ, являвшаяся важным фактором ее послевоенной интеграции в западное сообщество. Журналистские репортажи муссируют страх рейнских провинций, у которых буквально из-под носа увели столицу,  вновь оказаться «диким Западом». Ученых больше занимает влияние Берлина на политическую культуру ФРГ  - «в отличие от провинциального Бонна в новой столице как в увеличительном стекле отражаются проблемы континента, на котором государственные границы становятся все более прозрачными, а социальные контрасты – еще более глубокими и ощутимыми» (М.Гертемакер).

Если формулу «Бонн – не Веймар» можно было считать аксиомой уже к началу 60-х гг., то вопрос о том, насколько Берлинская республика отличается от Боннской, пока остается открытым. С точки зрения скептиков, для современной ФРГ не потеряли своей актуальности ошибки первой германской демократии: неспособность сгладить социально-психологические конфликты, терпимость по отношению к правому экстремизму, искушение дипломатической игры на противоречиях западных и восточных соседей. Некоторые идут еще дальше, считая, что на Шпрее силен если не прусский дух, то по меньшей мере имперские амбиции. Их оппоненты подчеркивают, что «о Берлинской республике как обновлении Бонна можно было бы говорить лишь в том случае, если бы включение в нее населения ГДР инициировало процесс, приведший к изменению социально-экономических и политических основ ФРГ. Этого не произошло…. Мирная революция граждан ГДР нашла свое завершение в присоединении к Федеративной республике, но она не была способна изменить ее» (К.Зонтхаймер). Очевидно, истина находится между обеими крайностями – шестнадцать миллионов восточных немцев пришли к воссоединению со своими соотечественниками не с пустыми руками, и было бы наивным считать, что принесенное ими наследство сводится к навязанным сверху тоталитарным иллюзиям, а значит, может быть уничтожено путем скоротечной демократической дезинфекции. 

Простое перенесение на восточногерманские земли правовой и административной системы ФРГ избавило власть от необходимости приспосабливаться к прошлому и отталкиваться от него, как в других посткоммунистических странах, однако породило немало социально-психологических проблем. На вопрос о том, как поступать с историческим наследием ГДР, объединенное государство и сами «жертвы коммунистической диктатуры» дают, как правило, разные ответы, что порождает у последних чувство побежденных и даже завоеванных в «холодной войне». Первым делом была проведена радикальная чистка государственного аппарата бывшей ГДР, затронувшая прежде всего судей, работников полиции и прокуратуры. В бундесвер влились только 10 тыс. сержантов и офицеров Народной армии ГДР, попавших под командование западногерманских генералов. Пресса писала о „западном десанте“, который уверенно захватывал освободившиеся места чиновников, профессоров и адвокатов. Протесты уволенных в отставку против „новой колонизации Востока“, поддержанные не только ПДС, но и рядом правозащитных организаций, разбивались о неоспоримое превосходство  конкурентов в знании западных механизмов кадровой политики.  В рамках „объединенной элиты“ в самом широком смысле этого слова, включающего сюда деятелей культуры, директоров предприятий, ведищих журналистов и т.д., удержалось согласно данным социологов только около десятой части „кадров“ ГДР.

            Уже в 1992 г. в трех новых землях премьер-министрами стали политики из Западной Германии. В городских и сельских органах самоуправления преобладали местные выдвиженцы, как правило без партийного прошлого. Горькую чашу пришлось испить и „государственной интеллигенции“ вкупе с фундаментальной наукой ГДР – за массовым увольнением преподавателей-обществоведов последовал роспуск Академии наук. Там работало 14 тыс. ученых, которым отныне предстоял переход от пожизненных „ставок“ к существованию за счет отдельных проектов. Средства массовой информации, включая партийную прессу на местах, перешли в руки крупнейших концернов новостей ФРГ („Грунер и Яр“, „Шпрингер“ и др.), отныне определявших симпатии и антипатии восточногерманской прессы.

Нюрнбергского трибунала над «второй германской диктатурой», к которому призывали осенью 1989 г. самые радикальные участники демонстраций, не получилось, так как в соответствии с государственным договором для периода до момента воссоединения на территории ГДР признавалось действие ее законов. Исключение было сделано только для особо тяжких преступлений, куда относилось и применение оружия на германо-германской границе. Это обвинение (хотя соответствующий приказ так и не был обнаружен) привело на скамью подсудимых не только руководителей СЕПГ и силовых структур, но и рядовых пограничников. Из-за слабости доказательной базы  правосудию приходилось заниматься поиском обходных путей – так, министр госбезопасности ГДР Эрих Мильке был осужден лишь за участие в покушении на берлинских полицейских в 1931 г. Эрих Хонекер, на несколько месяцев получивший убежище в чилийском посольстве в Москве, в конечном счете был выдан германским властям, но освобожден от судебного преследования из-за тяжелой болезни.

Итоги юридического преследования «преступной системы» не слишком впечатляющи. За 90-е годы в его рамках было возбуждено около 65 тыс. дел, лишь каждое сотое из которых завершилось предъявлением обвинения, и каждое второе из последних – вынесением судебного приговора. В конечном счете, юстиция передала инициативу в руки ученых и политиков  - весной 1992 г. началась работа экспертной комиссии бундестага «по освоению (Aufarbeitung) истории и последствий диктатуры СЕПГ в Германии». Правосудие победителей (Siegesjustiz), на которое жалуются представители старшего поколения восточных немцев, проявляется в методичном стирании следов ушедшей эпохи: сносе памятников, переименовании улиц. С их точки зрения необходимо не уничтожение прошлого, а сохранение памяти о нем, включая сюда и преступления коммунистического режима. Центральную роль в этом играет музей, расположенный в бывшей тюрьме госбезопасности в берлинском районе Хоеншенхаузен, название которого стало столь же нарицательным, как и московская Лубянка. Впрочем, фактор „штази“ оказывает значительное влияние на общественное мнение не только граждан ГДР. Продолжающаяся систематизация архивов госбезопасности показывает, что в качестве информаторов восточногерманской разведки выступал ряд известных политиков и журналистов ФРГ, которым пришлось поплатиться за это в лучшем случае карьерой, а в худшем – судебным преследованием.

Даже если утверждение о том, что «берлинская стена в головах немцев сохранилась», отнести в разряд журналистских штампов, наличие «одного государства и двух обществ» (Г.Риттер) в современной Германии бесспорно. Так, опросы социологов выявили, что восточные немцы больше ориентируются не на партийную идеологию, а на личности лидеров.  В этом заключается секрет успеха „варягов“ с Запада в начале 90-х, которые сумели войти в образ заботливого отца, гармонирующий с патерналистскими симпатиями масс. На востоке страны все еще сильны эгалитарные традиции, стремление человека не к максимальной отдаче и поиску нового, а к справедливому переделу имеющегося богатства. Если всплеск националистических и праворадикальных настроений в новых федеральных землях был легко предсказуем, то усилившийся там после объединения отток прихожан из церкви стал совершенно неожиданным фактором.

 

1 часть

[1 часть]   [2 часть]   [3 часть]   [4 часть]

Hosted by uCoz